Фрагменты древнерусских могильных плит из Клинского Успенского монастыря (XVI в.)
Персональная выставка Сергея Николаевича Труханова «Отражение прекрасного»
15.12.2023
Творческая встреча и мастер-класс от Академии Адрияки
09.01.2024
С.М. Полянский (Тверской госуниверситет)
Настоящее сообщение я хочу посвятить памяти безвременно ушедшей Фираи Хабибуловне Арслановой, много лет отдавшей археологии и анализу древнерусских погребальных памятников. Тема не разрабатывалась автором специально и глубоко, выбор ее отчасти был обусловлен настоящем посвящением, поэтому прошу извинить меня, если изложение окажется не вполне профессиональным и удовлетворительным.
Сообщение состоит из двух частей: в первой рассказывается о нахождении фрагментов и дается их краткая характеристика в том виде, в каком она оказалась под силу непрофессионалу; во второй предпринимается попытка проанализировать не столько их собственные параметры, сколько их смысл в мемориальной древнерусский культуре в целом.
Настоящее сообщение я хочу посвятить памяти безвременно ушедшей Фираи Хабибуловне Арслановой, много лет отдавшей археологии и анализу древнерусских погребальных памятников. Тема не разрабатывалась автором специально и глубоко, выбор ее отчасти был обусловлен настоящем посвящением, поэтому прошу извинить меня, если изложение окажется не вполне профессиональным и удовлетворительным.
Сообщение состоит из двух частей: в первой рассказывается о нахождении фрагментов и дается их краткая характеристика в том виде, в каком она оказалась под силу непрофессионалу; во второй предпринимается попытка проанализировать не столько их собственные параметры, сколько их смысл в мемориальной древнерусский культуре в целом.
Успенский храм середины XVI века. Клин, ул. Н.Ф. Папивина. Фото МАУ «МТЦ г.о. Клин»
Территория бывшего Успенского женского монастыря в Клину, на которой были сделаны находки, расположена в 400 метрах от древней территории кремля на высоком крутом берегу реки Сестры. В настоящее время здесь сохранилась единственная каменная постройка третьей четверти XVI в. – Успенская соборная церковь (1). Именно с ней связаны описываемые находки.
Фрагменты белокаменных плит с нанесённым на них орнаментом были обнаружены среди большого количества обломков строительного известнякового материала, извлеченного из Успенского храма при реконструкции летом 1994 г. Можно с уверенностью сказать, что в прошлом в этом храме существовали белокаменные полы, наличие и ветхость которых в 1764 г. отмечает так называемая «Офицерская опись» монастыря (2). Предположительно, в процессе ремонта храма еще в течение XVII – XVIII вв. кладбищенские белокаменные могильные плиты были использованы для замены полов из аналогичного строительного материала.
На сегодняшний день мною обнаружено 5 фрагментов. Четыре из них дополняют друг друга и, судя по орнаменту, качеству и параметрам материала, являются частью одной могильной плиты. Пятый фрагмент по толщине и цвету отличается от них. На лицевой стороне фрагментов видны следы известкового раствора, это означает, что они были распилены и уложены в пол храма так, чтобы орнамента и надписей не было видно. Таким образом, обнаружение памятников стало возможным только благодаря их извлечению из храма.
Фрагменты белокаменных плит с нанесённым на них орнаментом были обнаружены среди большого количества обломков строительного известнякового материала, извлеченного из Успенского храма при реконструкции летом 1994 г. Можно с уверенностью сказать, что в прошлом в этом храме существовали белокаменные полы, наличие и ветхость которых в 1764 г. отмечает так называемая «Офицерская опись» монастыря (2). Предположительно, в процессе ремонта храма еще в течение XVII – XVIII вв. кладбищенские белокаменные могильные плиты были использованы для замены полов из аналогичного строительного материала.
На сегодняшний день мною обнаружено 5 фрагментов. Четыре из них дополняют друг друга и, судя по орнаменту, качеству и параметрам материала, являются частью одной могильной плиты. Пятый фрагмент по толщине и цвету отличается от них. На лицевой стороне фрагментов видны следы известкового раствора, это означает, что они были распилены и уложены в пол храма так, чтобы орнамента и надписей не было видно. Таким образом, обнаружение памятников стало возможным только благодаря их извлечению из храма.
Если судить по размещению трехгранно-выемчатого орнамента, клейм и тяг на полученных фрагментах, то можно сделать вывод о том, что в целом клинские экземпляры соответствуют определенной схеме, сложившейся в XV – начале XVI в. Сам орнамент, состоящий из сочетания мелких и крупных треугольников, его начертание и характер, по мнению ученых, могут служить датирующим материалом (3). На этом основании клинские находки можно датировать третьей четвертью XVI в. Кроме того, на одном из фрагментов, являющемся верхней правой частью могильной плиты, достаточно четко читается цифра «з о е», т.е. 7075 или 1567 год. Таким образом, известные нам фрагменты относятся к периоду разорения Клина опричниками Ивана Грозного.
Тип, представленный клинскими памятниками, достаточно распространен в Москве и Подмосковье с начала монгольской эпохи и до первой половины XVII в. Плоская белокаменная надгробная плита для этих местностей является одним из определяющих элементов материальной культуры (4).
Тип, представленный клинскими памятниками, достаточно распространен в Москве и Подмосковье с начала монгольской эпохи и до первой половины XVII в. Плоская белокаменная надгробная плита для этих местностей является одним из определяющих элементов материальной культуры (4).
Если для Новгородско-Псковской земли были характерны каменные кресты, в лесах Заволжья ставили деревянные «срубцы», а на Севере и Обонежье, до самых берегов Белого моря, – столбики-«голубцы», то Русь Московская создала тип белокаменной прямоугольной или слегка трапециевидной плиты, положенной горизонтально на месте погребения. К началу XVI в. здесь сложился определенный канон в расположении солярных клейм рамы и тянущихся поясов из сочетания крупных и мелких треугольников (5). Формуляр надписи аналогично составлялся по сложившейся традиции (6).
Рерих Н.К. Изборск. Крест на Труворовом городище. 1903 год
Представляется важным отметить, что клинские находки дают возможность датировать некрополь на территории монастыря, частично в наше время разрушенный, третьей четвертью XVI в. и свидетельствуют о городском характере материальной культуры в Клину уже в этот период. Этот элемент городской культуры позволяет говорить о наличии московского культурного влияния на Клин, находившийся до 1485 г. в пределах Тверского княжества и еще в XVIII в. в церковно-административном отношении подчинявшийся Тверской епархии. Одновременно встает вопрос об анализе на конкретном местном материале процесса политической, социальной, культурной интеграции отдельных земель и городов в общерусское государство. Такой анализ отечественной исторической наукой и краеведением, к сожалению, до сих пор не осуществлен. Проблема соотношения московского и тверского культурного влияния не так проста, как может показаться. Очевидно, вектор этого влияния никогда не был направлен исключительно в одну сторону. Так, например, мне известна в Клину икона XVII в., представляющая собой практически полный аналог современной ей иконе из тверской церкви Белой Троиц. Подобных примеров, но более поздних, еще больше. В такой ситуации находки плит имеют тем большую значимость, так как являются фактически единственным известным предметом материальной культуры Клина XVI в.
Васнецов В.М. Витязь на распутье. 1882 год
Попытка реконструировать облик рядового городского погребения конца XV – первой половины XVII в. порождает ряд интересных культурных и религиозных параллелей, которые могут опровергнуть некоторые распространенные в отечественной науке положения. Так, принято считать, что подобная плита не несет никаких общепринятых христианских символов (7). Однако при детальном рассмотрении эта точка зрения существенно корректируется.
Во-первых, на изображениях московских кладбищ XVII в. хорошо видны помещаемые над плитой деревянные кресты (8). Деревянные кресты средневековья до нас практически не дошли. Однако само их присутствие на могилах, естественно, маркировало кладбище как христианского и связывало все надгробное сооружение с евангельской историей, с тем миром, в котором принял крестную смерть Иисус Христос. Фактически, белокаменное надгробие, дополненное деревянным крестом, начинает складываться как бы в модель Голгофы с Распятием, т.е. представлять трехмерный материализованный аналог иконографическому сюжету.
Весьма существенным структурным элементом, несомненно, служил сам материал. Каменная плита, помимо утилитарных преимуществ (прочности и долговечности), давала необходимую отсылку к «каменному миру» Палестины и Востока вообще. Устойчивая оппозиция каменной подставки (собственно Голгофы) и деревянного креста (Распятия) усиливала апелляцию к архетипу (9).
Вторая параллель была подсказана обращением к старообрядческому описанию чина погребения и погребальной одежды (10). Кстати, Л.А. Беляев, изучающий древнерусскую мемориальную скульптуру, достаточно эффективно делает в своих работах открытия на основе этнографических параллелей с современной старообрядческой практикой. Предположительно, изрядно схематизированное изображение на надгробной плите передает древнерусскую погребальную одежду: обязательно длинный кафтан или сарафан, саван со сборками, обвитую вокруг тела ленту (как было у умершего Лазаря – вот, кстати, еще одна палестинская параллель) (11). Таким образом, могильная плита представляла собой каменную плащаницу, своеобразный аналог литургическому покрову и палестинскому Гробу Господню, тоже каменному (с той только разницей, что помещалась над умершим, а не под ним).
Иначе говоря, древнемосковское мемориальное надмогильное сооружение представляло собой пространственную икону одновременно и Голгофы с Распятием, и Гроба с Плащаницей, нераздельно связанных с идеей Воскресения. Эта идея была очень близкой и понятной еще и потом, что под каменной плитою и крестом покоился человек, в жизни чаявший воскресения мертвых и дожидавшийся его по смерти в своем последнем обиталище. Кроме того, в распоряжении русских людей средневековья были зримые образы, и прежде всего облик такого погребального комплекса, как храм Гроба Господня в Иерусалиме.
Весьма существенным структурным элементом, несомненно, служил сам материал. Каменная плита, помимо утилитарных преимуществ (прочности и долговечности), давала необходимую отсылку к «каменному миру» Палестины и Востока вообще. Устойчивая оппозиция каменной подставки (собственно Голгофы) и деревянного креста (Распятия) усиливала апелляцию к архетипу (9).
Вторая параллель была подсказана обращением к старообрядческому описанию чина погребения и погребальной одежды (10). Кстати, Л.А. Беляев, изучающий древнерусскую мемориальную скульптуру, достаточно эффективно делает в своих работах открытия на основе этнографических параллелей с современной старообрядческой практикой. Предположительно, изрядно схематизированное изображение на надгробной плите передает древнерусскую погребальную одежду: обязательно длинный кафтан или сарафан, саван со сборками, обвитую вокруг тела ленту (как было у умершего Лазаря – вот, кстати, еще одна палестинская параллель) (11). Таким образом, могильная плита представляла собой каменную плащаницу, своеобразный аналог литургическому покрову и палестинскому Гробу Господню, тоже каменному (с той только разницей, что помещалась над умершим, а не под ним).
Иначе говоря, древнемосковское мемориальное надмогильное сооружение представляло собой пространственную икону одновременно и Голгофы с Распятием, и Гроба с Плащаницей, нераздельно связанных с идеей Воскресения. Эта идея была очень близкой и понятной еще и потом, что под каменной плитою и крестом покоился человек, в жизни чаявший воскресения мертвых и дожидавшийся его по смерти в своем последнем обиталище. Кроме того, в распоряжении русских людей средневековья были зримые образы, и прежде всего облик такого погребального комплекса, как храм Гроба Господня в Иерусалиме.
Пространственная обработка мысли о крестной смерти (или смерти вообще) и воскресения от нее явилась чрезвычайно важным достижением русской духовной культуры. Гроб, крест, камень, воскресение были целостно объединены в индивидуальном мемориальном комплексе в том его виде, как он сложился к началу XVI в. Именно благодаря этому достижению и глубоко понятному иконографическому догмату, по которому все земное стремится к своему отражению в небесном, во второй половине XVII в. стало возможным создание потрясающего пространственного комплекса «подмосковной Палестины» Ново-Иерусалимского монастыря патриарха Никона с грандиозным храмом Воскресения и ротондой Гроба Господня. Возможно, идея Воскресения является в конце средневековья одной из доминант духовной культуры в подмосковном регионе (кстати, соборным храмом в Клину в этот момент становится именно Воскресенский).
Касаткин Н.А. Осиротели. 1891 год
Таким образом, встречающееся в науке мнение о слабом понимании христианства, а иногда почти полном отсутствии христианского мировоззрения в русском средневековье в рассмотренном конкретном случае является плодом отрывочного изучения изобразительных средств мемориальной скульптуры вне рассмотрения характера погребального комплекса в целом, пространственно глубоко интерпретирующего христианскую идею Воскресения.
Примечания:
1. Города Подмосковья. М., 1980. Кн. 2, С. 40.
2. РГАДА, ф. 280, оп. 3, д. 707, л. 10.
3. Ермонская В.В., Нетунахина Г.Д., Попова Т.Ф. Русская мемориальная скульптура. М., 1978. С. 32.
4. Беляев Л.А. Иерусалимские мотивы в надгробиях средневековой Москвы // Иерусалим в русской культуре. М., 1994. С. 148.
5. Ермонская В.В. и др. Указ. соч. С. 32-33.
6. См.: Гиршберг В.Б. Материалы для свода надписей на каменных плитах Москвы и Подмосковья XIV-XVII вв. Ч. I: Надписи XIV-XVI вв. // Нумизматика и эпиграфика. М., 1960. Вып. I.
7. Беляев Л.А. Русское белокаменное средневековое надгробие // Московский некрополь. М. 1991. С. 145-160.
8. Беляев Л.А. Иерусалимские мотивы… С. 148.
9. Там же. С. 149
10. См.: Церковь. 1992. № 2. С. 49-57.
11. Там же. С. 50.
Ссылка для цитирования: Полянский С.М. Фрагменты древнерусских могильных плит из Клинского Успенского монастыря (XVI в.) // Дни славянской письменности и культуры. Вып. 2. Тверь, ТГУ, 1996. С. 70 - 74.
Примечания:
1. Города Подмосковья. М., 1980. Кн. 2, С. 40.
2. РГАДА, ф. 280, оп. 3, д. 707, л. 10.
3. Ермонская В.В., Нетунахина Г.Д., Попова Т.Ф. Русская мемориальная скульптура. М., 1978. С. 32.
4. Беляев Л.А. Иерусалимские мотивы в надгробиях средневековой Москвы // Иерусалим в русской культуре. М., 1994. С. 148.
5. Ермонская В.В. и др. Указ. соч. С. 32-33.
6. См.: Гиршберг В.Б. Материалы для свода надписей на каменных плитах Москвы и Подмосковья XIV-XVII вв. Ч. I: Надписи XIV-XVI вв. // Нумизматика и эпиграфика. М., 1960. Вып. I.
7. Беляев Л.А. Русское белокаменное средневековое надгробие // Московский некрополь. М. 1991. С. 145-160.
8. Беляев Л.А. Иерусалимские мотивы… С. 148.
9. Там же. С. 149
10. См.: Церковь. 1992. № 2. С. 49-57.
11. Там же. С. 50.
Ссылка для цитирования: Полянский С.М. Фрагменты древнерусских могильных плит из Клинского Успенского монастыря (XVI в.) // Дни славянской письменности и культуры. Вып. 2. Тверь, ТГУ, 1996. С. 70 - 74.
